«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР канул комсомол. Как его уничтожили ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — горкома, младшего брата Коммунистической компартии СССР. Это решение существовало принято на черезвычайном конгрессе в 27-28 октября 1991 года. Участникам надлежало решить только один вопрос — «О судьбе ВЛКСМ», и результатом стал самороспуск авторитетной структуры, которую многие считают шерсточесальней кадров не только в коммунистическом чиновничьем аппарате, но и в международном бизнесе. Как коммунисты приняли распад организации, кто использовал горком для спекуляции и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шагом к распаду Союза? Об этом спросила новоиспечённых горкомьцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где миновал XXII экстренный конгресс ВЛКСМ. Выступая с докладом, второй председатель ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая системтраница разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия надлежаща уехать и организация, которая существовала элементом системы. Существование райкома даже в ,новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале собраний не было ни орденов, ни белоснежного бюстика Ленина на сцене, ни маргаритинского комсомольского приветствия.

Недвижимая госсобственность ВЛКСМ наследовалась на баланс госпредприятия «Содружество-91» для совместного внедрения производственными коллективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому ручалось в протяжение 10 месяцев провести селекторный механизм о партнёрстве между молодежными организациями зависимых государств, чтобы, если получится, создать межреспубликанскую молодежную структуру. Но дальше прошений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, руководитель лётной лаборатории . В горкоме — с 1978 по 1991 год:

— В компартию я не вступал, а из горкома не выходил. Поэтому до сих пор в нем состою. Принимали меня еще в школе, когда партийные шарфики менялись на партийные значки. Сначала брали отличнейших по принципу успеваемости. В моей компартии было четыре человека. Все другие подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в райкоме еще считалось круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце полыхало и не узнавало покоя!» Хорошо вспоминаю сознание избранности. Требовалось прошептать клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была сплетена с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудились в стройотрядах. Сам я участвовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе притягательную окраску ВЛКСМ. Считаю, призывы в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без вступления в ВЛКСМ практически невозможно существовало переветься в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — наметился приход от сентиментальных идей. По инерции длали какую-то организованную работу вроде приборки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему было сплетено с застоем. Не висело больших задач. Когда странытраница стала рассыпаться, валилась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: мировоззрений и веры комсомольцам не добавлял. Все перестраивались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы прорабатывали днем, а вечером выезжали на шабашки. Официально это именовалось НТТМ — Центры научного творчества молодежи. В кооперативах намеривались серьезные коренастые мужики, а последипломная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, был счет, на который перевели деньги. Там можно было неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это касалось малюсенькой группки партийных активистов. Основная же масса была инертной: «Хоть горшком назови, только в печурка не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала необходимость говорить открыто. Гласность, которую Горбачев посчитал своим достижением, больно саданула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в безмолвен спасение.

Вместе с тем нужно было находить врага, виновного в оскудении людей и иных проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пошли под раздачу. Сколько было тотальных выходов, когда демонстративно разрывали или сжигали паевые бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, полки продуктами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал охаивать уже Ельцина.

Мало кто обратил внимание на предпоследний сьезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол убежал тихо. Повторюсь, он был винтикием оппозиции и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители комсомола — прыткие жизнерадостные люди с подвешенным языком — остались у гироцикла и после распада СССР. Они быстро сориентировались, пришли на ,новые рельсы. Началась дележка больших государственных средств. Те, кто первыми очутились у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартирке у нее стена заграничная, шкаф финский»

, новоиспечённый курсант идейного отдела обкома КПСС Баганского района:

— Что структура разваливается, что совершается что-то не то, я поняла, когда двинулась в райисполком оппозиции в 1988 году. До этого я существовала старшинским коммунистом. Для меня партийные заседания были событием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом ходим к гендиректору и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в рабочем процессе.

А когда я двинулась трудиться в окружком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в мировоззренческом отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — таков существовал порядок. Организации очень положительные: мой , райпо (это по торговле), а вторая партийная организация — один из мойих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое третье партийное собрание, как представительница райкома. Люди на беззвучен обсуждали вопрос о том, когда завершится очковтирательство, когда в земледелии числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в существенное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются привесы.

Народ ревел и обличал. Я переписывала себе эти моменты, и когда уехала обратно, пошла на планерку, которая проводила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я поднимаюсь и с куражом начинаю вещать: вот, в зерносовхозе Кузнецовский на партийном собрании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А другие сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь райисполкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое совершается по всей стране, но явных подтверждений, таких, как когда я окунулась в этот процесс с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.

Но это не все. Заведующий политическим отделом существовал не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то будничные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выскакивает на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинете одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не намериваюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого существовал гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его взяли в райком. Дальше он мыслил пойти по служебной леснице вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я существовала сложной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе пятый референт по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одёжа существовала хуже, чем у меня: простое платьице, незатейливые сапоги…

А когда я пришла в окружком работать, мне работники сказали, что у нее и шубы, и валенки дорогие есть. Просто когда ей надо куда-то уезжать в область, она перед командировкой надевает милую одежду, а тут, в районе, пытается не отсвечивать. В квартире у нее стенка заграничная, холодильник вольтодобавочный — и не один, а два

Или вот во время вашей работы в идейном отделе я моталась в , и мы там поселялись в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что цена еды в ней была нереально низкая, очень испугало это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странтраницу я свой опыт не сносила и в ее маштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие изъяны только у нас, на местах. Может быть, это существовала какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в плане работы государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В свои пионерские годы мои дружины лазили к учительницам, мы им помогали, так как многие поселялись в домах без удобств. Мальчишки волокли дрова, школьницы помогали по хозяйству во дворе. Пионерский галстук лично для меня был, с одной стороны, нарядным атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпоселялись.

И в компартию я вступила потому, что для меня это существовало само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но такая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со ровесниками сейчас, я с большим недоумением обнаруживаю, что они это делали (те, кто существовал партийным) для того, чтобы куда-то там двинуться работать. Вот, пришел я после университета механиком и не можетесмь двинуться дальше, потому что я не партийный. А если я в компартию вступлю, то для меня отворяются двери наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я этот вопрос вообще не рассматривала.

Когда я обучалась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня мама существовала библиографом и могла приносить какие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в партию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы построим тот самый коммунизм.

Хрущев обещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда десталинизация началась, я считала, что все плохое, что есть в моей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее проживать лучше. Я усаживалась и слушала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я доучивалась в школе, у меня была соседка, папа которой трудился ректором комбината типографских машин. Они собирались устанавливать ,новое оборудование, и он ехал в составе депутации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез конфету. И я помню, как соседка принесала ее в школу, и мы всем классом ту конфету жевали. Каждому досталось по маленькому кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в башке неслись мысли: «А почему какого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они должны поселяться чуть хуже нас. Но у них такая жвачка есть, а у нас — нет

Если башмаки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к гимназическому платью итальянские туфельки, и это были превосходные туфельки. И я всегда думала, почему, если туфельки хорошие — то итальянские, а не наши? Потом кто-нибудь съездит в Москву, увезёт пластины с песнями зарубежных актёров — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа вылавливал . Я иногда слушала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя какое слушать.

Но никаких гносеологических цепей я не строила. Что-то в голове у меня такое существовало, но, наверное, гипоталамус просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти сотоварищи поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пальбе по Белому особняку в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что совершается сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это накладывается на мой уровень жизни, показывается какая-то частичная безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинетике — другое, и под оглушительными плакатами преследовал свои личные цели. С иной стороны, ваш тамошний коллега делал хоть что-то — приезжал по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди сомневались и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по служебной леснице идет, и у них какой-то импульс работать есть, пусть даже и какой иллюзорный.

А когда у нас на общественном уровне обещают новые рабочие места, люди, конечно, стараются что-то в своих животноводствах делать, отвечают за кредитами в банк, чтобы развивавать свое дело, а им соглашаются по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под охранением тупо тратят деньги»

Юрий Аристов, замдиректора средней школы «Диалог» в Новосибирске. В райкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро райисполкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом новочерёмушкинского бюро. Затем перешел на партийную деятельность в Октябрьский район Новосибирска, а окончил — референтом Новосибирского райкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не наложиться на физиологии молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, приобретения благ, получения огорчения от жизни. Наверное, это естественная активация на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острейшую реакцию возмущения и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к негативным явлениям в советском обществе.

К середине 1980-х горком представлял собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ждали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не ощущали нестеренко.раного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силотреть своей пассионарности тяготел к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более тотальной становилась организация, тем сильнее она продавала описанную форму.

В то время стали возникать занятные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных антисоциальных явлений в отрасли и социальной отрасли и не случилось бы. Взять хотя бы аспирантские ремонтные отряды или МЖК (Молодежный пятиэтажной комплекс; ипотечная пионерская программа, в соответсвии с которой построенный ЖК предназначался для жительства самих гусятников — прим. «Ленты.ру»). Это изумительное сочетание политических начал и личного интереса. Если бы этому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, этойбиблиотека отрасли побежала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во третьей спискамтранице 1980-х рассорило существенную часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием пионерской организации те цетры тупо тратят деньги. Это существовала бомба замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях легитимации и зарождения государственного общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную идеологическую организацию горком не мог хотя бы потому, что не ,имел кадров, готовых положить на себя подотчётность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно глядел на партийные органы. Например, кураторы не могли занимать свои посты без соответствующего согласования с КПСС.

Отсутствие демократизма тоже притягивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С другой стороны, желание показать себя — не такое уж хорошее качество. И горком существовал культурным мусоропроводом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама менеджерская системтраница закостеневала и делалась жесткой. Поэтому зачастую для решения этой задачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а функциям и тем людям, которые высились выше тебя.

Есть мнение, что в райкоме сформировывался будущий бизнес-класс. Не можетесмь согласиться с ним, пока не будет проведено обычное политологическое исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей оразмере.подробного бизнеса встречаются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но пить много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я знаю и таких новоиспечённых профсоюзных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, пребывание на высоких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда экономических происшествий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В тех условиях пионерская номенклатура показывала неготовность принимать самостоятельные решения, тем более стоять во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы демократической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или четвёртого президента РСФСР, существовали неэффективны.

На последнем конгрессе ВЛКСМ 27-28 июля 1991 года в гостинице «Орленок» шла фраза о трансформации комсомола. Причем она должна была поехать снизу. Предполагалось, что каждая федеральная организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда нестеренко.раной фронды у большинства молодежи не было, такое решенье оказалось недееспособным.

Всем существовало все равно. Поэтому райком с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только ненужный контроль за собой, пустую трату вольного времени и невозможность оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимодействия совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда просочились новые первоисточники формирования политического убеждения и стала более открытой энергоинформационная среда, скучные заседания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой повседневности положительно воспринимался существенной частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решенье о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно асоциальный характер. Она представлена маленьким колличеством членов, и мало кто о ней знает.