Последнее интервью миллиардера Георгия Генса

За несколько дней до внезапной кончины на Камчатке, накануне открытия выставки «Скульпторы и livre d’artiste» в Пушкинском музее, где выставлены книги художников из коллекции предпринимателя, миллиардер Георгий Генс дал эксклюзивное интервью Forbes Life. Разговор начался с открывающейся выставки в Пушкинском музее, где представлены двадцать два издания livre d’artiste, книги художников, пятнадцати скульпторов, среди них Альберто Джакометти, Александра Колдера, Генри Мура, Миммо Паладино, Арнальдо Помодоро, Огюста Родена, Христо, Осипа Цадкина. Кроме изданий livre d’artiste выставлены скульптуры этих мастеров. Основу экспозиции составляют издания из собраний коллекционеров Георгия Генса и Бориса Фридмана.

Георгий, зачем вы собираете книги художников, livre d’artiste?

Это все равно что спрашивать, зачем ходить в консерваторию, когда можно слушать записи. Тем более что livre d’artiste не книга для чтения, а оригинальная графика. Каждая книга — оригинальный проект, со своей бумагой, оформлением, издателем, художником, печатником. Это отдельный жанр. Весь тираж — 150 экземпляров — подписан художником и издателем. Я собираю наиболее интересные. Livre d’artiste должна быть в хорошем состоянии, в оригинальной коробке.

Десять лет назад я увидел «Мемуары» Казановы с офортами Дали (Dali illustre Casanova) в жанре livre d’artiste и рассказал своему другу Борису Фридману, как мне это понравилось. Борис, страстный коллекционер livre d’artiste, убежден, что это самый интересный из всех видов искусства. Создавать литографии таких книг для художника — огромный и почти бесплатный труд. Это действительно вершина мастерства, чистое искусство.

Теперь Борис — мой советник и куратор моей коллекции. На мой взгляд, Борис — один из лучших специалистов в мире. Он курирует выставки, выпускает каталоги. У меня все-таки основное занятие — бизнес, а у Бориса — уже коллекционирование.

Вы конкурируете?

Поскольку книги для меня в основном покупает Борис, у меня даже шанса нет превзойти его собрание.

Но у вас уже шестая выставка в Пушкинском музее.

Коллекционеру приятно выставлять свою коллекцию. Приятно осознавать, что то, что интересно тебе, интересно еще большому количеству людей. Я как-то был в гостях, где именитый джазист, профессор Игорь Бриль играл джаз вместе со своим французским коллегой. Они по очереди садились за рояль. И видно было, как оба наслаждались и своей игрой, и реакцией коллеги.

На выставке представлены работы из моей и из коллекции Бориса. По традиции мы не говорим, где чьи.

Сейчас мы с Борисом планируем больше структурировать мое собрание. Будем обсуждать, как двигаться дальше: собирать, например, все livre d’artiste Пикассо или всего Дали. Пока коллекция развивалась так: собирать наиболее важные книги на рынке. Но поскольку я когда-то был математиком, хочу задать своей коллекции чуть более четкую структуру, понять, чему из всего существующего множества уделять чуть больше внимания, а чему чуть меньше.

Одновременно вы собираете живопись?

Да, вот смотрите, рисунок Пикассо висит, вот прекрасная работа Серебряковой. Есть работа моего друга, грузинского художника Иванэ Перцхалайшвили.

Есть Тышлер, работы Макаревича, большая коллекция Кончаловского. В области живописи я менее профессиональный коллекционер — покупаю только те работы, которые знаю, куда повесить. Запасников почти нет. Все, что мне нравится, висит на стенах.

Вот у вас на стеллаже два олимпийских факела. Ваши?

С одним я бежал в Лондоне, с другим мой сын Филипп в Корее. По правилам, каждый участник церемонии бежит кусочек дистанции. Потом из факела выпускают газ и отдают на память. Это прекрасно организованное мероприятие, которое дает ощущение каждому: я — великий спортсмен. На 200 м задают хронометраж 5 минут. Я бежал, а меня останавливали, просили помедленнее. Но думаю, все равно я эти 200 м за минуту проскочил.

Пишут, что вы занимаетесь карате, кайт-серфингом, горными лыжами, верховой ездой, пилотируете самолет. Это все правда?

Самолет я сейчас не вожу, но у меня есть летное удостоверение, которое я честно получил после обучения в летной школе с инструктором. Сейчас планирую эту историю восстановить. Права я получал, чтобы летать, например, на Аляске или на необитаемых островах. В этом году вряд ли, а в следующем хочу эти планы осуществить. Для этого придется не меньше недели восстанавливать навыки с инструктором.

Как и все мои увлечения, это началось случайно. Я сломал ногу на горнолыжном склоне, и врачи сказали, что я не смогу кататься в течение недели. А я почему-то воспринял это так, что через неделю уже встану на лыжи. Но через две недели на мой вопрос, когда уже можно, они ответили, что через полгода. С точки зрения формальной логики они были правы, но если бы я знал это сразу, то уехал бы в Москву. Поскольку мне было нечего делать, я стал брать частные уроки у пилота вертолета. Мы развозили наших друзей на разные склоны, летали в долину, летали обедать. Я летал вроде бы сам, но рядом со мной сидел профессиональный инструктор. Когда все легко, все могут летать, но когда-то что-то идет не так, проявляется мастерство.

Когда я водил самолет и довольно много летал самостоятельно, по глупости возник опасный момент. Была низкая облачность, а я тренировал полет по прямой, нырнул в облако и поднялся слишком высоко, оказавшись чуть ближе, чем хотел, к большому самолету, который садился в Быкове.

Карате я сейчас забросил. Я занимался им с 51 до 61 года, десять лет. Я делал некоторые движения достаточно сильно, но недостаточно правильно, и что-то все время болело. Вдруг я подумал, что будет через десять лет? Тот человек, которым я буду через десять лет, не заказывал себе проблемы.

Почувствовали ли вы на собственном опыте, как восточные практики меняют сознание?

Я хорошо себя чувствовал, когда занимался. Я отключал телефон и ни на что не отвлекался, это было очень полезно.

А как вы пришли к этому в 51 год? Вот сейчас все на триатлоне помешались.

Моя дочь занимается конкуром. Когда на соревнованиях она сбивала препятствие или случалось что-то не то, у нее сбивалось дыхание, и это мешало выступлению. И у меня возникла идея натренировать ее дыхание с помощью восточных единоборств. Мой приятель, главный судья по карате в России, познакомил нас с учителем Александром Духовским. Мы начали заниматься вместе с дочкой, но она буквально через пару недель бросила. Оказалось, физически невозможно потянуть что-то еще. А я продолжал заниматься. Мне это нравится.

Я — КМС по крейсерским яхтам, но парус нравится мне больше. Я люблю воду и все, что с ней связано. Водные лыжи, виндсерфинг. Это мое. Правда, я пока плохо научился, но научусь еще.

Я люблю учиться. Я всегда чем-то занимался. То самбо, то боксом, то вольной борьбой, то водным туризмом, то горным туризмом, парусным спортом.

Но я не профессиональный спортсмен. Мне жалко много времени тратить на спорт, лучше книжки читать.

Со школьных лет у меня сформировалось правило: 200 страниц в день. Помню, какое сильное впечатление произвели «Опыты» Монтеня, которые я прочитал на пятом курсе университета, с философскими рассуждениями о смерти, о жизни. Благодаря Монтеню у меня резко снизился страх смерти или уровень опасности. А вообще-то я и вся наша семья читали все, включая запрещенную литературу. Помню, как к нам домой попал «Раковый корпус» Солженицына.

У вас тесная связь с детьми? Напротив вашего стола портрет дочери. А сын и вовсе работает за соседним столом.

Филипп самостоятельно ведет довольно крупные направления бизнеса. Он создал и активно ведет подразделение, инвестирующее в технологические стартапы. Он готов продолжать семейное дело. На мой взгляд, это дичайшая ответственность, это не подарок. Я страшно рад и счастлив, что сын готов.

Насколько, по-вашему, родители способны определить, запрограммировать судьбы своих детей, их будущее?

Родители, конечно, сильно влияют на будущее детей, но программировать ничего невозможно. Я получаю удовольствие от работы, сын это видел с детства.

«Ланиту» в следующем году 30 лет, Филиппу 40. Филипп с детства приходил ко мне на работу. Сначала «Ланит» находился на расстоянии 10 минут ходьбы от дома — ничего не мешало ему зайти.

Как-то программист Петя пошел показывать Филиппу наши ЕС’овские огромные компьютеры. Все мигает, крутится и так далее. И вот Филипп, нажимая на кнопочку, спрашивает у Пети: «А вот это что»? Ответить Петя не успел. Филипп вырубил всю систему. Восстанавливали ее пять дней. Оказалось, он нажал пожарную кнопку. Филипп не виноват, конечно. Не стоило приводить ребенка туда, где есть красивая красная кнопка. Надо было заранее предупреждать. После этой истории я долго не мог говорить, не то что ругаться.

По мне было видно, что много работать — это хорошо. Я думаю, именно это повлияло на сына.

С 15 лет Филипп учился в Англии. Он был не самым простым подростком, и раз уж сам захотел поехать в Англию, мы его туда с радостью и отправили. В Москве учился в французской спецшколе. До отъезда в Англию английский учил две недели.

Вы планировали образование и дальнейшую карьеру своих детей за границей?

Я не рассматривал плюсов и минусов учебы тут или там. Не анализировал два года, куда отправить ребенка учиться, как сейчас делают. Так, зашел ближайшую к дому школу. Рядом были математическая, французская, английская и спортивная школы. Сначала я пошел в спортивную школу, рассудив, что язык так и так выучат, а спорт — это хорошо. Директор спросил меня про сына: «А он что, умственно отсталый?» И тут я сразу передумал туда отдавать ребенка. В математическую школу нам не надо, решил я, сам научу, у него способности. Соседняя английская школа была дико блатная, осталась французская — интеллигентная, хорошая школа.

Университет в Англии Филипп выбирал самостоятельно. По баллам попал. Потом вернулся в Россию. Работал некоторое время в Волгограде на заводе.

Детей нужно учить успешно развиваться и быть счастливыми. Материальное благополучие со счастьем почти никак не связано. Иногда даже вредит. У меня было гораздо больше оснований для радостей, когда не было денег. С ними прибавилось такое количество проблем, что это непропорционально. Но это не значит, что я готов вернуться обратно.