«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР растворился комсомол. Как его сожгли ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — горкома, младшего сына Коммунистической партии СССР. Это решение было принято на черезвычайном конгрессе в 27-28 октября 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О судьбине ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск авторитетной структуры, которую многие считают кузней кадров не только в советском чиновничьем аппарате, но и в украинском бизнесе. Как горкомьцы приняли распад организации, кто использовал горком для корысти и как вымирание ВЛКСМ стало еще одним шагом к краху Союза? Об этом спросила бывших горкомьцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протестенты у гостиницы «Орленок», где проходил XXII экстренный съезд ВЛКСМ. Выступая с докладом, второй секретарь ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая системтраница разрушена, и вместе с ней из кризис.подробного бытия должна уйти и организация, которая существовала компонентом системы. Существование райкома даже в ,новых обувях объективно невозможно».

Впервые в холле заседаний не существовало ни орденов, ни белоснежного портрета Ленина на сцене, ни маргаритинского пионерского приветствия.

Недвижимая benzь ВЛКСМ передавалась на показатель предприятия «Содружество-91» для совместного использования трудовыми педколлективами предприятий. Денежные средства перераспределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в течение 10 месяцев провести диалоговый механизм о сотрудничестве между молодежными организациями самостоятельных государств, чтобы, если получится, создать межгосударственную молодежную структуру. Но дальше ходатайств дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, роты продуктами от этого не наполнились»

, руководитель демонстрационной лаборатории . В горкоме — с 1978 по 1991 год:

— В компартию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих пор в беззвучен состою. Принимали меня еще в школе, когда пионерские пиджаки менялись на пионерские значки. Сначала забирали худших по принципу успеваемости. В моей компартии было четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в горкоме еще считалось круто. Присутствовала реальность увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце загоралось и не понимало покоя!» Хорошо знаю ощущенье избранности. Требовалось прошептать клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была связана с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудились в стройотрядах. Сам я участвовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе привлекательную окраску ВЛКСМ. Считаю, призывы в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было перевестись в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — обозначился уход от сентиментальных идей. По инерции делали какую-то организованную работу вроде уборки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему существовало сплетено с застоем. Не высилось больших задач. Когда страна стала рассыпаться, валилась и идеология. Марксизм-ленинизм еще преподавался в институтах, но чисто формально: убеждений и веры комсомольцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером ехали на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры технического творчества молодежи. В кооперативах собирались серьезные бородатые мужики, а образовательная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, существовал счет, на который переводили деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже начались задержки. Но все это касалось крошечной группки профсоюзных активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть кувшином назови, только в печь не сажай».

Критическим моментом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала невозможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев посчитал своим достижением, больно пристукнула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в беззвучен спасение.

Вместе с тем нужно существовало находить врага, виновного в обеднении людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они пришли под раздачу. Сколько существовало массовых выходов, когда демонстративно рвали или сжигали квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически случилось и с ВЛКСМ.

Правда, роты продуктами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хулить уже Ельцина.

Мало кто обратил внимание на первый сьезд ВЛКСМ в Москве. Комсомол отошёл тихо. Повторюсь, он существовал придатком компартии и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители комсомола — проворные жизнерадостные люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших государственных средств. Те, кто ..первыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартирке у нее стенка заграничная, морозильник финский»

, новоиспечённый курсант мировоззренческого подотдела обкома КПСС Баганского района:

— Что подсистема разваливается, что происходит что-то не то, я поняла, когда поехала в горком компартии в 1988 году. До этого я была старшинским коммунистом. Для меня партийные совещания были событием важным, не для галочки, чем-то объективным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом бегаем к замдиректора и требуем что-то там улучшить и минимизировать в трудовом процессе.

А когда я побежала работать в окружком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в мировоззренческом отделе, за мной существовали закреплены несколько партийных организаций — таков существовал порядок. Организации очень положительные: мой , райпо (это по торговле), а пятая партийная организация — один из мойих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое второе партийное собрание, как особа райкома. Люди на беззвучен обсуждали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в животноводстве числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в существенное колличество и разделяют на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что разрастаются привесы.

Народ шелестел и обличал. Я записывала себе эти моменты, и когда приехала обратно, двинулась на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах минувшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я поднимаюсь и с ражем начинаю вещать: вот, в леспромхозе Кузнецовский на партийном собрании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А другие сидят, глядят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, председатель райисполкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое совершается по всей стране, но явных подтверждений, таких, как когда я окунулась в тот механизм с головой, у меня не было. И это для меня было действительно шоком.

Но это не все. Заведующий мировоззренческим отделом был не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то обыденные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выскакивает на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинетике одно говорите, а на эстраде — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не намереваюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его взяли в райком. Дальше он домысливал пойти по служебной лестничке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я была примитивной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе второй председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда обувь была хуже, чем у меня: тоненькое платьице, незамысловатые сапоги…

А когда я пришла в горком работать, мне работники сказали, что у нее и шубы, и валенки дешёвые есть. Просто когда ей надо куда-то ехать в область, она перед поездкой надевает дорогую одежду, а тут, в районе, стремится не отсвечивать. В квартирке у нее стена заграничная, холодильник вольтодобавочный — и не один, а два

Или вот во время твоей работы в идейном отделе я моталась в , и мы там жили в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что цена еды в ней была нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на страну я свой опыт не выносила и в ее оздоровителях об этом не думала. Мне все время казалось, что такие огрехи только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то тканевая реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в плане деятельности государства с молодежью — мне казалось, что плохого в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В свои пионерские годы наши дружины бегали к учительницам, мы им помогали, так как многие поселялись в особняках без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, школьницы помогали по земледелию во дворе. Пионерский галстук лично для меня был, с одной стороны, стройным атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпоселялись.

И в компартию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это была не обязаловка, но такая компоновка саморазвития в голове существовала. Разговаривая со взрослыми сейчас, я с большим недоумением обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там побежать работать. Вот, пришел я после университета инженером и не можетесмь побежать дальше, потому что я не партийный. А если я в компартию вступлю, то для меня открываются панели наверх. Может быть, я была идеалисткой, но я тот /спид вообще не рассматривала.

Когда я доучивалась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня мама существовала библиографом и могла приносить такие книги. Но я почему-то сомневалась в то, что — хорошие. Есть только отдельные товарищи-приспособленцы, которые идут в компартию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев обещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда десталинизация началась, я считала, что все плохое, что кушать в моей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее жить лучше. Я садилась и пела этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была подружка, папа которой работал гендиректором завода малотиражных машин. Они намеревались устанавливать новое оборудование, и он ехал в составе депутации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей увёз ириску. И я помню, как подружка принесла ее в школу, и мы всем классом ту ириску жевали. Каждому досталось по маленькому кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в ноге проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как наши враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они должны поселяться чуть хуже нас. Но у них такая резинка есть, а у нас — нет

Если валенки — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к экзаменационному платью парижские туфли, и это были отменные туфли. И я всегда думала, почему, если туфли плохие — то парижские, а не наши? Потом кто-нибудь съездит в Москву, пришлёт грампластинки с песнями зарубежных артистов — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа вылавливал . Я иногда подпевала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких логических цепочек я не строила. Что-то в башке у меня такое существовало, но, наверное, гипоталамус просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти сотоварищи поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пристрелке по Белому дому в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима идеология условного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что происходит сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это возникает на наш уровень жизни, показывается какая-то совершенная безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинете — другое, и под оглушительными транспарантами преследовал свои личные цели. С другой стороны, ваш нынешний коллега делал хоть что-то — ехал по этим собраниям, выговаривал какие-то воодушевляющие речи, которым люди сомневались и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по личной ступеньке идет, и у них какой-то стимул работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на государственном уровне обещают новые рабочие места, люди, конечно, стараются что-то в своих животноводствах делать, обращаются за кредитами в банк, чтобы разовивать свое дело, а им отказываются по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под охранением тупо зарабатывают деньги»

Юрий Аристов, ректор средней школы «Диалог» в Новосибирске. В комсомоле — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро райисполкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом факультетского бюро. Затем перешел на пионерскую работу в Октябрьский район Новосибирска, а окончил — референтом Новосибирского крайкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не могли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, приобретения благ, предоставления удовольствия от жизни. Наверное, это естественная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острейшую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к антисоциальным явлениям в коммунистическом обществе.

К средине 1980-х комсомол представлял собой три страты: основное пассивное большинство (те люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не переживали особого интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силотреть своей пассионарности тяготел к социальным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более тотальной делалась организация, тем сильнее она придавала описанную форму.

В то время стали появляться занятные явления. Если бы бюрократия можетбыла их использовать и активно поддерживать, существовать может, знаменитых близоруких явлений в отрасли и социальной сфере и не случилось бы. Взять хотя бы институтские отделочные батальоны или МЖК (Молодежный нежилой комплекс; ипотечная пионерская программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для нахождения самих гусятников — прим. «Ленты.ру»). Это поразительное чередование социальных начал и личного интереса. Если бы тому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, этойбиблиотека отрасли побежала бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных центров во пятой четверти 1980-х отторгло незначительную часть молодежи.

Все увидели, что под прикрытием партийной организации эти цетры тупо скопят деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях демократии и зарождения государственного общества. Становиться демократическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную кризис.подробную организацию горком не можетбыл хотя бы потому, что не приобретал кадров, готовых взять на себя отвественность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, руководители не можетбылли занимать свои посты без определённого согласования с КПСС.

Отсутствие консерватизма тоже толкало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные 35/баррели и использовал горком скорее как прыжок в карьере. Карьеризм — это болезнь. С иной стороны, желание показать себя — не такое уж хорошее качество. И горком был культурным мусоропроводом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама менеджерская системтраница закостеневала и становилась жесткой. Поэтому зачастую для решения той задачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а системам и тем людям, которые сидели выше тебя.

Есть мнение, что в райкоме формировался будущий бизнес-класс. Не могу отказаться с ним, пока не будет проведено нормальное политологическое исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не получает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди руководителей мелкого бизнеса сталкиваются те, кто расцвёл в ВЛКСМ. Но пить много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я узнаю и таких бывших партийных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас трудятся в школах и вузах. В общем, пребывание на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда идеологических событий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В тех условиях пионерская партноменклатура демонстрировала неспособность принявать независимые решения, тем более висеть во главе молодежных инициатив. Попытки выказывать элементы экономической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или четвёртого президента РСФСР, существовали неэффективны.

На последующем пленуме ВЛКСМ 27-28 октября 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она должна существовала двинуться снизу. Предполагалось, что каждая краевая организация сама определит, экой ей быть. В условиях, когда особенной независимости у большинства молодежи не было, какое решение оказалось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому горком с радостью отнесся к мысли самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только ненужный контроль за собой, пустую затрату свободного времени и потребность оплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы сотрудничества совершенно не соответствовали требованиям молодых людей. Когда возникли новые первоисточники формирования обществёного убеждения и стала более открытой энергоинформационная среда, скучные собрания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что приход от этой рутины положительно артикулировал значительной частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли решенье о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно элитарный характер. Она воображена малюсеньким количеством членов, и мало кто о ней знает.